Ландыш — самый медленный цветок. Он распускается почти всю зиму под неусыпным контролем кроликов (поэтому у них красные глаза). Он для тех, кто ждал, ждал, а потом уже забыл, что ждет.

Москва сера, как лицо работяги с похмелюги.

Серый снег, серая земля, единство. Окружная. Уходящие вдаль, в заборы сугробы. Машины тоже в налете, как язык. Покрыты пеплом вулканических газов. Перхотью с крыльев моли. Умирающей всегда в демисезон, тот узкий затянувшийся период, что похож на тонкую щелку в двери, из которой досадливо дует. Пыльцой с мертвых.

Книга, которую начнешь читать в этот сезон, всегда пропустит его вперед. А летом будет уже не то, как пальто не по погоде.

В которых спешат сейчас нараспашку люди с трачеными долгими месяцами лицами.

Сквозняки забегают в пустые склады погреться, люди — за шаурмой, пластиковыми стаканчиками чая или кофе. Кадят чайным пакетиком, дирижерят ложечкой. Греют руки, как над костром. Пытаются отделить запахи от дыма, дорогу — от направления. Адрес — от того, что сейчас больше всего кажется выходом.

Дым от тех же привокзальных шашлыков имеет так же мало общего с его источником, как прошлые месяцы — декабрь, январь, февраль, март — с зимой, ее началом или концом.

Этот текст не плох и не хорош. Он именно тот не горячий и не холодный объект, который в Откровении Бог обещал извергнуть из уст своих (кажется, даже жестче — «изблевать»).

С одной стороны, в нем что-то призрачно тлеет, и это спасает его от незамедлительной кары.

С другой, опять возвращается вопрос — насколько обязательны необязательные вещи?

Он типичен для существования современной литературы, главные характеристики которой — переизбыток и необязательность. И дело тут обстоит немного не так же, как с современным переизбытком всего — информации, товаров, звуков.

Информации действительно много, она диверсифицируется (сайт для кормящих матерей-веганов). Товары — есть надежда, что становятся лучше (хотя это не синоним надежности, ведь за ними еще очередь товаров). Звуки — неизбежность. А все это — то, что предлагают нам.

Тексты тоже предлагают, но их рождение более спонтанно, то есть более натурально (ведь мы говорим не о кесаревом рождении коммерческой литературы, всяческих серий, проектов и линеек, а естественных родах). Они — предлагают(ся).

Но все равно — это не естественный человек Руссо, не натуральный продукт «без использования ГМО».

Пишущие такие тексты что-то читали и смотрели хорошее и «правильное». И они даже чувствуют что-то правильное, почти до боли, почти — до откровения. Но это тот случай, когда «“почти” не считается». Выигрывает лишь первый, остальным — страх и одиночество перед.

Это почти — трагично для людей эти тексты пишущих.

Читая чужое, они чувствуют острую причастность, но когда пишут свое — этого чувства гораздо меньше. Хотя, возможно, они не воспринимают все так серьезно, и все ок.

Этот переизбыток просто хороших текстов плох и для читателя. Он размывает критерии — вроде совсем неплохо, но и не «на отлично» же. Критикам тяжко — как это оценивать, хвалить или осуждать, как выстроить иерархию из общего корпуса, где 95 % текстов — тексты хорошие, с искоркой, но не пламенеющий куст.

Хотя и тут можно с легкостью перевернуть оценки: читателям — раздолье, как в хорошем супермаркете, критикам — есть чем заняться. Вот видите, как с этими текстами все сложно и непонятно?

Философам моральных оценок вообще не позавидуешь — петь хвалу цветущему многообразию, демократии литературы Hi-Fi (но не Hi-End) или непопулярно ратовать за аристократический отсев (после Саши Соколова и Зебальда лучше не писать, чем писать хуже их, под них, будто и не было их)?

Но литература неподсудна морали. И конечно, будет веять там, где хочет. После независимых книжных, в интернет изданиях и дневниках. И будет тем, чем будет. Вечной загадкой, как человеческое рождение. В кого же она вырастет?

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>